Прошла четверть века, родилась и подросла уже внучка Михаила Ивановича — Женька. Жила она с матерью в том самом райцентре, где лежал когда-то в больнице её дед. И вот на следующий день после окончания восьми классов (тогда было восемь, а не девять) собралась она с подружками на танцы. Настроение у неё было отличное, ведь окончила она восьмилетку с одной только четвёркой, остальные были пятёрки — и на экзаменах, и годовые. Женька прихорошилась, как умела: накрутила кудряшки, надела новые капроновые чулки, тайком от матери подмазала губы её помадой и вышла к девчонкам, которые ждали её у дома. Танцы начинались уже в сумерках. Из центра посёлка, от танцплощадки, доносились звуки вальса, танцевать который Женька с подружками научились совсем недавно. Они заплатили за вход и прошли на площадку. Молодёжи, как всегда, собралось много, баянист из Дома культуры играл вальсы, танго и твист, танцы были в самом разгаре. И вдруг в центре площадки что-то упало и покатилось на танцующие пары. Все шарахнулись в разные стороны, отчаянно завизжали девчонки, замолчал баян. Из тёмного угла раздался нарочито громкий дурашливый хохот подвыпивших подростков. Под не очень ярким светом фонарей со столбов вокруг площадки стало видно предмет, который они бросили на пол. Это был самый настоящий человеческий череп: белели два ряда зубов и чернели пустые провалы его глазниц. Испуганные девчонки собрались и пошли домой, настроение у них было испорчено. Шедшая вместе с подружками знакомая девушка сказала им, откуда у парней появился череп. На окраине разросшегося посёлка, на месте старого кладбища строили целую улицу домов. Из разрытых могил выбрасывали кости, черепа, остатки гробов. Никто не позаботился, чтобы перезахоронили потревоженных покойников, наоборот, их останки стали игрушками для пьяных парней. Бросание черепов в танцующих стало теперь для них постоянным развлечением.
Когда Женька, вернувшись, рассказала матери о черепе на танцплощадке, та вдруг разрыдалась: «Господи, прости им их грехи, они не ведают, что творят! А ведь это мог быть череп твоего деда, а моего тяти, его же похоронили на том кладбище. Вот только мы так и не узнали, где его могила».
Больше на танцплощадку Женьке ходить уже не хотелось. И когда подружки звали её на танцы, она сразу вспоминала череп и слова матери: «Это мог быть череп твоего деда».
Настя Булычёва ехала к старшему брату Николаю. Он жил с семьёй на одной из маленьких станций тогда ещё только строившейся железной дороги Тайшет — Лена. Строили дорогу военнопленные японцы, лагерь которых находился на этой же станции. А вольнонаёмные местные жители заготавливали лес. Вот на заготовке леса и работал после фронта и госпиталя техноруком её брат. Ещё в сентябре он прислал письмо, в котором настойчиво приглашал сестру приехать в гости на ноябрьские праздники. Настя пошла отпрашиваться у заведующей колхозным маслобойным пунктом, где сама работала мастером. Та отпустила её, насколько надо, всё равно работы в это время было меньше, чем летом, да и нашлось, кем заменить.
И в начале ноября Настя отправилась в дорогу. Зима уже начинала показывать свой характер: дул пронизывающий ветер, то и дело налетал снег. Из села на станцию она добиралась на попутных подводах. И хотя по дороге возчики останавливались погреться в деревнях, Настя в своём пальтишке на рыбьем меху основательно промёрзла. И потому на станции, которую отапливали печами, сразу как подошла к печке, так и не отходила от неё до самого прихода поезда. Он ходил один раз в сутки, и народу собралось много. Все скамейки были заняты, и люди сидели на своих баулах и чемоданах. Чуть не половину маленького деревянного вокзала занимал цыганский табор с огромными узлами и мешками. Посреди помещения под звуки скрипки, на которой играл старый цыган с пегой бородой, маленькие цыганята выделывали невообразимые коленца, обходя потом зрителей с шапкой по кругу: «Дай денег, дай!» Настю ухватила за рукав старая толстая цыганка в длинной пёстрой юбке и пуховой шали: «Не пожалей, серебряная, полтинника, всю правду тебе расскажу. Много с тебя не возьму!» Настя не очень-то верила цыганским гаданиям. Мать её, Мария Ивановна, как-то ответила пришедшей к ним в дом цыганке, предложившей погадать: «Что было, я и сама знаю лучше тебя, а что будет — знает один только Бог». Так и Настя ответила гадалке, но та настаивала: «Послушай меня, золотая, правду тебе скажу! Встретишь ты совсем скоро червонного короля, выйдешь замуж, да встанут у тебя на пути-дороге две пиковые дамы». Настя рассмеялась: «Сразу две?» «А ты не смейся, не смейся, потом плакать будешь!» И многое ещё рассказала про Настину судьбу старая смуглая цыганка с угольными пронзительными, многое видевшими в жизни глазами. «Дай, бриллиантовая, полтинник, не жалей!» И хотя денег у «бриллиантовой» Насти было только на дорогу, она всё же достала из узелка за пазухой и отдала гадалке новенький полтинник (заканчивался 1947 год, и только что прошла денежная реформа).
Но вот раздался свисток паровоза, зашипел выпущенный пар и перрон окутался белыми клубами. Это подошёл поезд, и толпа хлынула к вагонам. Пробившись со своим баулом, в котором везла деревенские продукты, в вагон, Настя смогла пристроиться на боковом месте, и поезд тронулся. Под свистки паровоза на полустанках, под вагонный шум, разговоры, плач детей она вспоминала слова цыганки: «Ты скоро выйдешь замуж» — и всё удивлялась: «Да за кого же это я замуж-то выйду? В село вернулось после войны всего пять фронтовиков, трое из них семейные. Из моих ровесников — всего двое, да и те поторопились жениться на молоденьких девчонках, успевших подрасти за войну». А Настя и её подруги, которым в начале войны было по шестнадцать-восемнадцать лет, все четыре года надрывались вместо ушедших на фронт мужчин на старых, рассыпающихся на ходу тракторах — колёсных хтз. Одна из них даже попала под свой же трактор. Пахали они и на быках, которых сами же и вырастили из маленьких телят. Отпраздновали 9 мая день Победы, отплясали под Настину старенькую гитару, оставшуюся от погибшего брата, наплакались, что не пришли с фронта, остались где-то в чужой земле, как Настин брат Иван, их женихи. И теперь девушки горько шутили: «Если до войны, когда ребят было больше, они бегали за нами, а мы от них носы воротили, то сейчас всё наоборот — на одного парня заглядывается сразу дюжина девчат». И Настя вскоре забыла предсказание цыганки. Но когда через какое-то время вспомнила о нём, оказалось, что всё, что наговорила гадалка, сбылось.
Поезд прибыл на станцию уже в темноте, но Настю к дому брата проводила попутчица. Брат был уже дома. Он обнял сестру: «Ну, вот, приехала, наконец! Как добралась? Как там мама и Нюрка?».
Настя поздоровалась с женой брата — Тоней, которая была из одного села с ней и Николаем. Та готовила ужин и только кивнула ей: «Здравствуй, золовка!» Настя ещё не видела двоих своих племянников. Присев, она протянула руку мальчику: «Ну, давай знакомиться, меня зовут тётя Настя!» Тот дал ей свою ручонку: «А я — Миша Булычёв!» Настя улыбнулась: «Вот молодец, тебя прямо как дедушку твоего зовут!» Миша разговаривал охотно, а вот годовалая его сестрёнка ещё дичилась незнакомой тёти, да и хотела уже спать. Тоня покормила детей, уложила их в постели, и взрослые тоже сели за стол. Брат расспрашивал о матери, о младшей сестре, о сельских новостях. Мать в последнее время всё болела. Особенно её подкосило извещение о гибели сына Ивана, полученное уже после дня Победы, в июне 1945 года. Она со слезами выговаривала самому Богу перед иконой: «Я тебе четыре года молилась, чтобы ты спас нашего Ивана, а ты что же? Всю войну сынок мой провоевал да перед самой Победой и сложил голову где-то в Чехословакии. И даже на могиле его мне не побывать. Как же мне теперь в тебя верить?»
«А что ты, Настя, сама-то намерена делать дальше?» — перевёл на неё разговор брат. «А что делать?» — невесело ответила сестра: «То же самое, что и сейчас — работать. Уехать-то никак нельзя — сам знаешь. Кто мне паспорт выдаст? А куда же без него поедешь? Так и придётся, видно, в этом колхозе пропадать!» — безнадёжно махнула она рукой. «Тебе-то повезло, тебя Николай сумел увезти!» — обратилась она к невестке. А брат начал её успокаивать: «Ладно, ладно, жизнь ещё не кончилась, не пускай слёзы, там видно будет!»
Утром брат рано, ещё в темноте, ушёл на работу, а Настя, не привыкшая сидеть без дела, стала помогать Тоне по дому. Когда рассвело, она наносила воды из колодца для стирки, после развесила чистое бельё на верёвках во дворе, вывела Мишу на улицу погулять. Так и прошёл день. Вечером, когда брат был уже дома, и семья собиралась ужинать, в дверь кто-то постучал. Николай, как-то странно взглянув на сестру, ответил: «Входите, не закрыто!» Дверь открылась, вошёл какой-то военный, поздоровался и, увидев Настю, смутился: «О, да у вас уже есть гости!» «А это не гости, это свои люди!» — засмеялся хозяин и предложил военному снять шинель и пройти к столу. «Знакомься, Настя, это мой друг — капитан Симбирцев! А это моя сестра младшая — Настя!» — представил он их друг другу. Настя протянула гостю руку. Его рукопожатие было крепким, а взгляд больших серых глаз — дружелюбным. Он улыбнулся: «Николай совсем уж официально. Меня зовут Александр!» И спросил: «Ну, как Вам у нас понравилось?» Настя тоже смутилась: «Да я только вчера вечером приехала, ещё ничего не видела, не успела!»
